Лето уже заканчивалось. Хотя казалось, что оно и не начиналось в этом году вовсе. Весь сезон люди проходили в плащах и резиновой обуви. Солнце выглядывало изредка, словно хотело засвидетельствовать свое вынужденное заточение пасмурным небом. Но никто не собирался приходить ему на помощь, и с утра снова моросил дождь.
В силу уже вошел недавний приказ, запрещающий сотрудникам милиции общественной безопасности поверх формы надевать гражданскую одежду, и в безликих скоплениях народа, шедшего по тротуару, стали немного чаще блестеть золотистые просветы погон и звездочки сотрудников.
Али с Павлом, одетые в милицейские бушлаты, неторопливо продвигались к метро. Али рассказывал случаи из милицейской практики, а Павел из своей гражданской жизни. Так они знакомились на протяжении всего пути.
Как только они вышли на площадь, к Али подбежал невысокого роста парнишка лет десяти южной национальности.
— Те из подземки снова приходили, — доложил он, — но мы их к вам послали и ничего не дали. Они нам угрожали. Говорили, неприятности будут.
Али нахмурился. Неторопливо достал из-за пазухи полиэтиленовый пакет и передал пацану. Недовольно сказал: «Сейчас разберемся!»
Направился к входу в метро. Павел последовал за ним.
Войдя на станцию, они повернули направо в закуток. Подойдя к двери с надписью «милиция», Али толкнул ее ладонью. Дверь не подалась, тогда он громко постучал в нее кулаком.
— Чего стучать, обед у нас, — раздался изнутри недовольный голос.
Но через несколько секунд дверь распахнулась, и на пороге возник невысокого роста худощавый мужчина в милицейской форме с погонами сержанта. На вид ему было лет сорок. Рукавом от гимнастерки он провел по усам, словно стирая с них остатки еды, и заразительно улыбнулся.
— Али! — обрадовался он. — Рад тебя видеть! Проходи, отобедаешь с нами.
Он отошел от двери, приглашая войти внутрь.
Справа от входа, на лавке, отгороженной от общего помещения решеткой, сидела толстая бабка, держа на коленях грязную, когда-то белую длинноворсную муфту или сумочку. Разобрать было невозможно. Возле нее на полу стояли две корзины, наполненные овощами. Слева — стол, за которым сидел толстый ефрейтор в расстегнутом на животе кителе и торчащей из-под него зеленой майкой. Его красное лицо ходило ходуном, в то время когда рот усиленно перемалывал толстый пучок лука, придерживаемый левой рукой. На краю стола приютились два пустых стакана. Увидев Али, он улыбнулся, приостановив рабочий процесс, и произнес:
— Ну, давайте, коллеги, проходите, выпьем за общее дело!
— Проходить мы не будем, — строго ответил Али, — но, если кто-то из вас попытается вымогать у моих ларечников, я организую вам встречу с особой инспекцией. Вам все понятно?
— Да ладно тебе, Али! — примирительно продолжил толстый, — у тебя вон какое больше хозяйство, не обеднеет. А в наши двенадцать метров от входа только новички попадаются.
При этом он улыбнулся, кивнув на бабку, отрешенно сидящую за решеткой. Протянул руку и сквозь металлические прутья достал из ее корзины огурец.
В этот миг неожиданно из муфты раздалось слабое рычание, и Павел понял, что это дворовая маленькая болонка, свернувшаяся клубочком, давно нечесаная, с едва видимыми под спутанной шерстью угольками глаз и сопящим носиком.
Не обращая на нее внимания, толстяк откусил половину огурца и стал хрумкать его полуоткрытым ртом.
— Мое дело вас предупредить, чтобы потом не обижались. Вон ловите своих алкашей у турникетов и обирайте их, а моих не трогать.
— Больше не будем, — согласился усатый.
Он бережно взял Али под руку и осторожно стал тянуть внутрь. Видя, что тот не сопротивляется, подвел его к стулу и усадил рядом с толстым. Затем взял под локоть Павла и, подставив к столу облезлую табуретку, усадил на нее.
Толстый достал из-под стола початую бутылку водки, а из навесного шкафчика еще два стакана. Придвинул к ним уже стоящие на столе и стал разливать, слегка увеличив дозу гостям. Усатый протянул руку через решетку и, достав из корзины бабки пару красных помидоров, положил их на стол. Где-то внутри мохнатого комочка снова возник едва слышный рокот.
— За содружество войск! — произнес толстый.
Чокнувшись со всеми, он одним махом вылил содержимое стакана себе в рот.
Остальные последовали его примеру.
Павел сидел лицом к бабке и с удивлением заметил, что за все время, пока они находятся здесь, она не произнесла ни слова и не сделала ни одного движения. Восседала на скамейке, словно баба на заварнике, расправив полукругом многочисленные цветастые юбки. Поджав и без того узкие губы. Из-под накативших складок век, смотрела маленькими бусинками глаз перед собой, словно вспоминала, как она выращивала поедаемый милиционерами урожай. Морщила лицо, нервно подергивая правой щекой, как только в очередной раз чья-то пятерня тянулась к ее корзине. В ее бледном неподвижном лице и сложенных на коленях руках сквозила обреченность, словно это не овощи из корзины берут, а частями отрезают кусочки ее тела. И только маленькая дворняжка на коленях не могла смириться и продолжала рычать на каждое посягательство блюстителей порядка.
Овощи были вкусные, но в рот Павлу не лезли.
— Пойду покурю на улице, — сказал он, поднимаясь из-за стола.
— Да кури здесь, — отозвался толстый, пытаясь усадить его на место.
— Там дышится легче, — сказал Павел и вышел.
Курить он не стал, потому что никогда не чувствовал от этого зависимости. В армии только баловался за компанию с друзьями. А когда узнал, что у отца по причине курения случился инфаркт — совсем бросил.